Магические практики в методике ведения боевых действий, Боевая магия. Непотерять-бы сие знание героев прошлых битв! Опции Поделиться

[Аз Есмь]

Тайны черноморских пластунов

Во все времена у всех народов особо почитались воины не только мужественные и отважные на поле брани,
но и обладающие незаурядной хитростью и смекалкой. Про таких героев, пробиравшихся под покровом ночи в самое
сердце вражеского стана, сказители слагали песни и легенды, передававшиеся из уст в уста не одно поколение.
Были подобные удальцы и среди запорожцев, которых враги называли "урус-шайтан" - "русскими дьяволами",
а сами казаки - пластунами...

Возникновение пластунов теряется в толще столетий и восходит ко временам стародавним, к эпохе зарождения самого
казачества в южнорусских степях. Среди тридцати восьми куреней Запорожской Сечи был и Пластуновский курень
- факт сам по себе удивительный в силу двух причин, поскольку все сечевые курени назывались либо в честь
атамана-основателя, как-то: Васюринский, Брюховецкий, Поповичевский, либо по местности, откуда вышли первые
запорожцы, как-то: Уманский, Полтавский или Каневский. И лишь Пластуновский курень назывался по роду
деятельности казаков, его составлявших. И кроме того, названия и численность всех без исключения куреней было
постоянным с момента основания самой первой, Хортицкой Сечи еще знаменитым Байдою Вишневецким во 2-й половине
XVI века. Таким образом получается, что пластуны, как отдельное воинское подразделение со своими боевыми приемами,
существовали уже в момент зарождения самого запорожского казачества и потому вопрос о происхождении пластунов
остается открытым. Вполне возможно, что традиция эта столь древняя, что уходит своими корнями в уловки славянских
воинов, которые, по словам византийских и древнерусских летописей, умели врага "руками поясти".

Покров тайны окутывал деятельность пластунов на протяжении всей запорожской истории, хотя эти неутомимые
разведчики были щупальцами казачьего войска в походах, проводниками в безбрежном море сухих степей, где днем
правили путь по солнцу, по высоким курганам, по скрутням травы, а ночью больше ухом да слухом. Без труда узнаем
пластунов в следующих строках "Истории запорожских козаков" Д.И.Яворницкого: "Скрываясь, будто звери, по тернам
и камышам, умея выть волком, выкрикивать перепелом, питаясь всем, что только попадалось по пути, запорожские
козаки зорко высматривали врагов, внезапно нападали на них и с малыми силами разбивали и побеждали множество
неприятелей". Однако из-за скудости сведений, сообщаемых хрониками, запорожских пластунов легко спутать как
с казаками-могильниками, устраивавшими свои наблюдательные посты на высоких "могилах" (курганах) и сообщавшими
о передвижении татарской орды в степях, так и со знаменитыми "характерниками", о которых ходили легенды.
В народной песне про Семена Палия, также счтавшегося характерником, есть и такие слова, которые в равной степени
можно отнести и к пластунам:

"Хто в траві врівні з травою?
Хто в воді врівні з водою?
Хто у лісі врівень з лісом,
Перевертень в лісі бісом?
То Палій, то Палій..."

Столь малое внимание, уделяемое пластунам историками той эпохи, легко объяснить событиями тех далеких времен,
когда деятельность запорожских разведчиков была просто незаметной и незначительной на фоне грандиозных по своим
масштабам казачьих восстаний и походов под руководством Сагайдачного , Хмельницкого и Сирка, сотрясавших Польшу
и Украину не одно десятилетие. И как это ни покажется странным, завеса тайны приоткрылась над пластунами лишь после
разрушения Запорожской Сечи в июне 1775 г. российской армией, возвращавшейся из крымского похода. Действуя
согласно манифесту Екатерины II, напуганной размахом Крестьянской войны во главе с Емельяном Пугачевым и
стремившейся избежать подобного в Малороссии, войска генерала Текели окружили Сечь, арестовали казачью старшину
и разоружили запорожцев. Часть из них под покровом ночи сумела тайком уплыть вниз по Днепру на лодках, перебраться
через море во владения Оттоманской империи и, приняв турецкое подданство, основать Задунайскую Сечь.
Большинство же сечевиков рассеялось по всей Украине, дожидаясь лучших времен.

В конце 80-х гг. XVIII века, в преддверии новой войны с Турцией, всесильный фаворит императрицы
генерал-фельдмаршал Григорий Потемкин, светлейший князь Таврический, испытывая нужду в легком флоте,
решил возродить запорожское войско, названное сперва "Войском верных Козаков". Запорожцы храбро проявили себя
в русско-турецкой войне 1787-1791 гг., особенно отличившись при взятии Очакова и крепости Березань.
Именно тогда казачье войско и переименовали в Черноморское. За заслуги в войне царское правительство отвело
черноморцам земли сперва в низовьях Южного Буга и Днестра, а затем, из соображений охраны рубежей на
Северном Кавказе и по просьбе самих запорожцев, выделило им указом от 30 июня 1792 г. территорию "...так, чтобы
с одной стороны река Кубань, с другой же Азовское море до Ейского городка служила границей войсковой земли".

Переселившись в 1792-93 гг. на Кубань, запорожцы нашли здесь не только плавни и степи, напоминавшие им днепровские,
но и новых врагов в лице многочисленных горских племен - бесленеевцев, темиргоевцев, шапсугов, абадзехов и других,
известных под общим названием черкесов. Науськиваемые турецкими пашами и имамами, горцы под зеленым знаменем
"газавата" (священной войны) стали совершать разорительные набеги на казачьи поселения, угоняя стада и выжигая поля
с хлебом. Эта приграничная партизанская война, длившаяся без малого полвека, породила с той и с другой стороны
отчаянных храбрецов совершенно особого склада.

Кубанские плавни представляли собой первозданный в своей природной дикости мир, полный кипучих страстей и борьбы
за жизнь. Эти приречные, слегка подтопленные низины, сплошь заросшие высоким камышом, а местами и густым лесом,
являлись настоящим раем не только для разнообразной пернатой живности, но и для диких коз, лисиц и вепрей. Но часто
узкими извилистыми тропками пробирались вовсе не охотники, выслеживающие дичь, а хитрые и беспощадные "психадзе",
что значит "водяные псы". В отличие от конных "хиджретов" (от арабского "хиджра" - исход Магомета из Мекки), про
набеги которых говорили, что они "подковами пашут, свинцом засевают, шашками жнут", пешие психадзе, словно
оправдывая свое название, действовали по большей части ночью, подкрадываясь и таясь, и при малейшем удобном случае
поголовно вырезая казачьи сторожевые пикеты. Имея таких коварных противников, пришлось запорожцам выставить из
своей среды воинов, ни в чем не уступавших им по сметливости и знанию всевозможных уловок - такими и были
черноморские пластуны.

"Они учились быть разведчиками и были непревзойденные разведчики; они учились часами без малейшего движения
сидеть или лежать в засаде; они учились без промаху стрелять из штуцера или из пистолета и владеть кинжалом, как
мог бы владеть им только природный горец", - напишет позднее про ратную службу пластунов С.Н.Сергеев-Ценский,
известный историк и писатель.

Черноморские пластуны бродили в плавнях небольшими группами по три, пять или десять человек, устраивая в густых
зарослях у троп свои "засеки" или "залоги" (засады), в которых и сидели они на корточках, не шелохнувшись, порой всю
ночь, выставив перед собой штуцер и прислушиваясь ко всему происходящему в плавнях. Однако, почуяв опасность,
пластун мог отреагировать на нее молниеносно метким выстрелом "на хруст" даже в полной темноте, поскольку
посредственных стрелков в пластуны не брали. Сама специфика их службы с чередованием долгой, томительной
бездеятельности и постоянной готовности к схватке породила особый тип воина. Пластунами были в больинстве
своем люди средних лет, поскольку считалось, что молодые слишком горячи для этого, или "жвавые", как говорили
запорожцы, а к старости человек уже становится "валкуватым", т.е. тяжелым на подъем, не обладающим нужной
сноровкой. Живописен был и сам внешний вид пластуна. Обутый в мягкие постолы из шкуры для бесшумной ходьбы,
одетый в черкесский бешмет, подраный и заплатанный чуть не в сорока местах в силу долгих странствий по плавням и
"хмеречам" (кустарникам), пластун всегда носил с собою свой неизменный штуцер, кинжал и различные "причиндальи"
- пороховницу, сумку-пулечницу, огниво и прочие необходимые мелочи. Порою пластуны прихватывали в плавни
скрипку, чтобы развлечься в часы досуга, ибо среди них было немало хороших музыкантов. На всю Кубань прославился
пластун Корсунского куреня Омелько Вернигора, захваченный черкесами в плен и отпущенный ими, очарованными
волшебной игрой, на волю. Вся деятельность пластуна так или иначе была связана с понятием "сакмы". Само это слово в
переводе с татарского означает вообще любой след, оставленный человеком или зверем, но у пластунов оно приобрело
более широкое значение. Еще во времена Запорожья бывалые сечевики "слушали сакму", прислонив ухо к земле - и если
слышен был гул от татарской орды, то говорили, что "сакма гудит". Медленно пробираясь потайными тропами в
кубанских плавнях, пластуны так же чутко присматривались ко всем следам, оставленным на мягкой заболоченной почве.
Порою передвижение противника можно было определить по стаям всполошенных появлением человека птиц, а
вражескую засаду с головой выдавали тучи кровожадной мошкары, клубившейся над этим местом.

Частенько черноморцы и сами переправлялись через Кубань и уходили далеко вглубь вражеской территории,
подкрадываясь тайком к черкесским аулам и выведывая намерения горцев. И когда утром на влажной росистой траве
оставался широкий след ночного соглядатая, черкесы устраивали погоню. Но опытный пластун мог не только бесшумно
ползать "по-пластунски", вжимаясь телом в землю и работая локтями и коленями, но и с легкостью уходить от
преследователей. Тогда он начинал "путать сакму", применяя различные хитрости - долго петлять, прыгать на одной ноге
или идти спиной вперед (по-козацки: "задковать"), вводя противника в заблуждение.

Именно за своеобразный способ передвижения пластуны и получили свое название, поскольку украинское слово
"пластувати" и означает ползать на животе. Однако Ф.А.Щербина, автор "Истории Кубанского казачьего войска",
приводит относительно пластунов такие сведения: "По роду их деятельности, в дозоре или в тылу противника, им
приходилось нередко часами, не шелохнувшись, лежать пластом на земле, слившись с окружающей местностью, и вести
наблюдения. Отсюда и пошло название "пластуны".

По всей Черномории гремела слава таких пластунов как Таран, Васькович, Завгродний, Рогач, Чернега, Гуртовый,
Мандруйко, Шульга, Даниленко и многих других удальцов, неоднократно выходивших победителями в схватках с
горцами. Про подвиги некоторых из них слагались легенды при жизни, как, например, про Алексея Бескровного,
который четыре раза бежал из черкесского плена, прежде чем добрался к своим. Весь израненный, в последней схватке
он один отбился шашкой от десятка наседавших на него горцев; с гордостью говорили казаки про своего героя:
"Это у черноморцев атаман не Безкровный, а Безсмертный!"

Такая действительность не могла не породить волшебных преданий и сказочных небылиц, своими корнями уходящих в
запорожские верования. Считалось, что у пластунов есть особые "характерства" - заговоры от кровотечения, от змеиного
укуса, от опоя коня, от пули летящей и сабли разящей, многие из которых начинались словами:
"Я буду шептать, а Ты, Боже, спасать..." Рассказывали, что такие характерники могли наводить на врагов
"мару" (наваждение), да так, что те друг друга поубивают или вместо казака "цапа" (дикого козла) к дереву привяжут,
в то время как хитрый запорожец стоит себе сбоку и посмеивается в свои длинные усы. Но как бы там ни было, а все же
черноморцы больше полагались на свою отвагу, поскольку верили, что заговоры от пуль и сабель действуют лишь тогда,
когда в бою не поворачиваешься спиной к врагу. С пластунами времен Запорожья связывают и возникновение гопака.
Те, кто знаком с этим казачьим танцем, знают, что все фигуры в нем делятся на два уровня - прыжки в воздухе,
или собственно гопак, и так называемые "ползунцы", выполняемые сидя на корточках, причем до наших дней сохранились
народные названия большинства из них. Рисунок самого танца удивительным образом похож на своеобразную тренировку,
в которой есть как разминочные упражнения (ползунцы "гусак", "жабка", "колесо"), так и фигуры, напоминающие боевые
приемы - "стрижак", "чепак", "млын", "коса", "садить гайдука" и прочие. Это предположение вполне правдоподобно,
особенно если учесть, что пластун, сидя на корточках в засаде и внезапно окруженный подкравшимися врагами, порой не
имел времени подняться на ноги и ему приходилось отбиваться сидя. Да и сами значения слов "ползунец" и "пластун"
(т.е. ползающий) слишком близки, чтобы быть простым совпадением. Что же касается гопака, то скорее всего такие
фигуры как "разножка", "пистоль", "голубец", "чорт" и другие, выполняемые в прыжке, использовались для спешивания
всадников передовых татарских разъездов, пробиравшихся днепровскими плавнями на своих низкорослых степных конях.

Само собой разумеется, что такая мощная воинская традиция как пластунство не могла долго оставаться в тени. Еще в 30-х гг.
XIX в. генерал-фельдмаршал князь А.И.Барятинский стал заводить первые пластунские команды, поставленные на казенное
довольствие, а в 40-х гг. для строевых пластунских батальонов была введена единая войсковая форма черного цвета.

Но самой яркой страницей в истории пластунов стало участие в Крымской войне 1853-56 гг. Для обороны Севастополя
из Черномории прибыли 2-й и 8-й пластунские батальоны во главе с полковниками Головинским и Беднягиным.
Уже 13 сентября 1854 г., на четвертый день своего прибытия 120 пластунов уничтожили тактикой прохождения сквозь
конный строй 2 французских полуэскадрона близ Балаклавы, рассеявшись по полю и спокойно перестреляв мчавшихся на
них кавалеристов. В героической битве за Севастополь пластуны с успехом выполняли самые сложные задания, неоднократно
совершая ночные вылазки. 28 ноября 1854 г. казаки захватили неприятельскую батарею, но при отступлении потеряли
несколько человек убитыми, над трупами которых французы глумились весь следующий день. Наступившей ночью
Порфирий Семака совершил беспримерный поступок, выкрав из-под самого носа неприятеля тело своего товарища.
За эти и другие подвиги оба пластунских батальона, численность которых сократилась более чем вдвое, были награждены
георгиевскими знаменами с надписью "За мужество при обороне Севастополя в 1854-55 гг."

Во всех следующих военных кампаниях черноморские (с 1860 г. кубанские) пластуны проявили себя столь же героически.
В русско-турецкой войне 1877-78 гг. участвовало шесть пластунских батальонов, которые особенно отличились при
переправе Дуная, штурме Систова и Шипкинского перевала. Многие кубанцы были награждены знаком отличия военного
ордена св. Георгия IV степени и серебряными сигнальными рожками с гравировкой "За оборону Шипки в 1877 году".

К началу XX в. команды пластунов получили всеобщее признание и широкое распространение в российской армии.
Пластунские батальоны по численности приближались к конным полкам, имея четырепять сотен по 180 человек каждая,
22 офицера и 858 нижних чинов. В одном только Кубанском казачьем войске насчитывалось 18 таких батальонов, которые
по первому мобилизационному призыву в июле 1914 г. тут же отправились на фронт. На Кавказе они сражались в составе
четырех Кубанских пластунских бригад и уже к апрелю 1915 г. награждено было свыше девяти тысяч (!) пластунов - факт сам
по себе красноречивый.

Бурный семнадцатый и последующие за ним годы принесли немало горя кубанскому казачеству. В это смутное кровавое
лихолетье сгинули бесследно полки Линейный, Екатеринодарский, Черноморский, Полтавский, Хоперский, Запорожский,
Уманский, Кавказский, Таманский, Лабинский, а с ними и знаменитые пластунские батальоны. Но не пропала сама традиция,
приемы которой перекочевали в арсенал пограничников и войсковой разведки, служа верой и правдой родному Отечеству.

[Аз Есмь]

Берсерки

… Это - эффективное и вызываемое вполне сознательно боевое неистовство. У германских народов оно превратилось в своеобразный культ воина-зверя. Звероподобные “превращения”, являющиеся высшей формой развития боевой ярости, известны у всех германцев. Поздние античные историки сообщают о “франкском неистовстве”, о “воинах-волках” народа лангобардов… При этом выпускались наружу столь неудержимые силы, что им не всегда мог противостоять даже сомкнутый дисциплинированный строй и искусство “правильного боя”.

Судить о том, что представлял из себя образ воина-зверя, мы можем в первую очередь по скандинавским источникам, ибо в Скандинавии такие воины существовали до XII-XIII вв., правда, последние 200 лет своего бытия были уже пугающим анахронизмом.

Следуя установившейся традиции, будем называть их берсеркерами (хотя более точный термин - бьорсьорк, то есть “медведеподобный”). Наряду с воином-медведем существовал также ульфхеднер - “волкоголовый”, воин-волк. Вероятно, это были разные ипостаси одного и того же явления: многие из тех, кого называют берсеркерами, носили прозвище “Волк” (ульф), “Волчья шкура”, “Волчья пасть” и т.д. Впрочем, и имя “Медведь” (бьорн) встречается не реже.

Во время атаки берсеркер как бы “становился” соответствующим зверем. При этом он отбрасывал оборонительное оружие (или поступал с ним не по предназначению: например, вгрызался в свой шит зубами, повергая противника в шок), а в некоторых случаях - и наступательное; все скандинавские викинги умели сражаться руками, но берсеркеры явно выделялись даже на их уровне.

Многие военизированные прослойки считали позорным безоружный бой. У викингов этот постулат приобрел следующую форму: стыдно не уметь сражаться с оружием, но в умении вести безоружный бой ничего постыдного нет. Любопытно, что в качестве подсобного (а иногда и основного - если он сражался без меча) оружия берсеркер применял камни, подхваченную с земли палку или припасенную заранее дубину.

Частично это связано с нарочитым вхождением в образ: зверю не подобает пользоваться оружием (камень и палка - естественное, природное оружие). Но, вероятно, в этом также проявляется архаизм, следование древним школам единоборства. Меч в Скандинавию проник довольно поздно, и даже после широкого распространения он был некоторое время не в чести у берсеркеров, предпочитавших палицу и секиру, которыми они наносили круговые удары от плеча, без подключения кисти. Техника достаточно примитивная, зато степень овладения ею была очень высока.

На колонне Траяна в Риме мы видим “ударный отряд” таких воинов-зверей (еще не берсеркеров). Они включены в состав римской армии и отчасти вынуждены следовать обычаям, но лишь немногие имеют шлемы (и никто - панцири), кое-кто облачен в звериную шкуру, иные - полуобнажены и сжимают вместо меча дубину… Надо думать, это не снижало их боеспособность, иначе император Траян, в чью охрану они входили, сумел бы настоять на перевооружении.

Преображение берсеркера во время боя (более глубокое, чем у кельтского фения) иногда не только психологически настраивало его на схватку, но и воздействовало на психику противника - в прямо противоположном духе. Мало кто сохранял хладнокровие при виде воющего от ярости, брызжущего пеной воина-зверя, не замечающего в исступлении ни ран, ни усталости.

Однако назвать это военной хитростью, “психической атакой” все же нельзя. Берсеркер всерьез был убежден, что одержим “звериным духом”; а все окружающие либо тоже верили в это, либо удерживали свои сомнения при себе - это было гораздо полезней для здоровья…

Такая “одержимость зверем” проявлялась, помимо прочего, в том, что берсеркер умышленно подражал движениям медведя, причем не только в бою, но и во время частых ритуально-магических церемоний, плясок и т.д. А это - уже “звериная школа” в чистом виде! Один из самых мощных стилей “звериного” ушу - стиль медведя…

К берсеркерам в чистом виде даже сами викинги относились с чувством, средним между восхищением, боязливой почтительностью и презрением. Это - подлинные “псы войны”; если их и удавалось использовать, то главным образом - на положении “прирученных зверей”.

Но элементы берсеркерских тренировок, владения оружием, а главное - специфической психотехники проникли в быт многих воинов Швеции, Норвегии, Дании и особенно Исландии. Берсеркерство они держали под контролем, “включая” его только во время сражений.

Правда, не всегда этот контроль удавалось сделать абсолютным: порой “зверь” пробуждался в душе воина помимо его желаний. Тут мы затрагиваем очень интересную, во многом неисследованную проблему.

Есть сведения о том, что для впадения в состояние берсеркерства скандинавы употребляли природные наркотические вещества. Но - как и кельты - не всегда и даже не часто. Однако, скорее всего, здесь действительно имела место наркомания - не “внешняя”, но “внутренняя”!

Современная наука знает, что нервная система человека - в том числе те ее разделы, которые поддаются сознательному контролю, - способна продуцировать вещества, по своему составу и действию близкие к наркотикам. Воздействуют они непосредственно на “центры наслаждения” мозга. Если эти вещества выделяются тогда, когда человек впадает в определенное состояние сознания, то в этом состоянии он испытывает полный аналог “кайфа”, а при выходе из него начинается “ломка”.

“Профессиональные” берсеркеры становились как бы заложниками собственной ярости. Они были вынуждены искать опасные ситуации, позволяющие вступить в схватку, а то и провоцировать их. Отсюда - берсеркерская асоциальность, вызывающая настороженность даже у тех, кто восхищался их мужеством и боеспособностью. И отсюда же - эта самая боеспособность, проявляющаяся в условии “открытия шлюзов”.

Фраза: “Есть упоение в бою” обретала буквальный смысл… Позднее викинги большей частью все же ухитрялись контролировать такие приступы. Иногда они даже входили в состояние, которое на Востоке называют “просветленным сознанием” (хотя шли они к нему обычно не через отрешенность, не через медитацию, а через боевую ярость; такой путь иногда чреват тем, что “зверь” возьмет верх над человеком). Это делало их феноменальными воинами: “…Торольв так разъярился, что забросил щит себе за спину и взял копье обеими руками. Он бросился вперед и рубил и колол врагов направо и налево. (Некоторые типы скандинавских копий позволяли наносить рубящие удары.) Люди разбегались от него в разные стороны, но многих он успевал убить…” (“Сага об Эгиле”). Саги (которые, как выяснили современные специалисты, передают события с поразительной точностью) пестрят упоминаниями о том, как умелый воин отбивается один против многих, умудряется проложить путь к предводителю вражеского отряда сквозь стену щитов и толпу телохранителей, рассекает противника от плеча к бедру и т.п.

Тут самое время порассуждать еще об одном полумифическом свойстве берсеркера: о его неуязвимости. Самые разные источники в один голос утверждают, что воин-зверь фактически не мог быть сражен в бою. Правда, детали этой неуязвимости описываются по-разному. Берсеркера якобы нельзя было ни убить, ни ранить боевым оружием (из чего следовало, что против него надо употреблять оружие не боевое: деревянную дубину, молот с каменным навершьем и т.д.); иногда он был неуязвим лишь против метательного оружия (стрелы и дротика); в некоторых случаях уточнялось, что при искусном владении оружием его все-таки можно ранить, и даже смертельно, но умрет он только после боя, а до того словно не заметит раны.

Везде и всегда вокруг боевого искусства высокого уровня складывались легенды. Но, думается, здесь мы сможем докопаться до истины. Проще всего решается вопрос о неуязвимости боевым оружием: до тех пор пока меч оставался у скандинавов оружием немногочисленной элиты (где-то до VIII-IX вв.), такие “элитные” воины очень часто не могли сладить со своими конкурентами - воинами-зверями, применявшими древние приемы боя палицей. В конце концов произошло сращивание двух техник фехтования: многие берсеркеры стали “элитой”, а многие из “элиты” овладели берсеркерскими навыками.

От метательного (да и от ударного) оружия берсеркеров берегла своеобразная “мудрость безумия”. Расторможенное сознание включало крайнюю быстроту реакции, обостряло периферийное зрение и, вероятно, обеспечивало некоторые экстрасенсорные навыки. Берсеркер видел (а то и предугадывал) любой удар и успевал отбить его или отскочить.

У конунга Харальда, впервые объединившего Норвегию, имелся “спецназ”, сформированный из влившихся в воинскую элиту берсеркеров. “Диких” воинов-зверей, не входивших в дружины и подобные им формирования, к тому времени уже в Норвегии не осталось. Одна из битв с их участием выглядела следующим образом: “Двенадцать берсеркеров конунга находились на носу корабля. Корабль конунга шел вперед, и там была жесточайшая схватка. Когда же проверили войско, много оказалось убитых и у многих были опасные раны… На корабле конунга не было никого, кто бы стоял перед передней мачтой и не был ранен, кроме тех, кого железо не брало, а это были берсеркеры”.

Один из лучших воинов Исландии, кстати не считавший себя берсеркером, описывая свои действия в бою против численно превосходящего противника, произносит такие слова: “Тут я взял меч в одну руку и копье в другую и стал рубить и колоть. Щитом я не прикрывался, и я даже не знаю, что меня защищало” (“Сага о Ньяле”).

Защищало его именно берсеркерство - уже “цивилизованное” и потому не считавшееся таковым. Это тем более примечательно, что викингу, овладевшему только “техникой”, щит был необходим: полноценно отбиваться наступательным оружием он не мог.

Берсеркерство помогало отбивать опасные удары, но если уж удар оказывался пропущен, оно позволяло “не заметить” его. Трудно поверить, но множество независимых источников сообщают: викинг в какой-то мере сохранял боеспособность даже после чудовищных ран, от которых современный человек мгновенно потерял бы сознание. С отсеченной ногой или рукой, раскроенной грудью, пробитым животом, он некоторое время еще продолжал сражаться - и мог прихватить с собой в Вальгаллу своего убийцу…

И все же сохранились описания случаев, когда берсеркер не просто избегал раны, и даже не просто терпел ее, но, получив удар, оставался именно невредим! Тоже преувеличение? Может быть… Но очень уж похоже это на восточный “метод железной рубашки”, при котором закалка костей и мускулов, а главное - умение концентрировать внутреннюю энергию, в определенных случаях делают тело трудноуязвимым даже для клинка. А ведь клинки викингов - не чета восточным: как бы ни восхищались ими северные воины, это восхищение происходит от недостатка материала для сравнений. По крайней мере, во времена берсеркеров закалка клинка была только поверхностной и он был далек от остроты и упругости самурайской катаны.

К тому же даже “энергетика” не всегда спасала берсеркера. Иногда пропущенный удар мечом действительно не рассекал тело, но наносил столь серьезный ушиб, что это могло обеспечить финал схватки. Ведь противники у берсеркеров были им под стать…

Да и не всякий берсеркер умел грамотно пользоваться внутренней энергией. Иногда они расходовали ее слишком экстенсивно - и тогда после битвы воин надолго впадал в состояние “берсеркерского бессилия”, не объясняющегося только физической усталостью.

Приступы этого бессилия бывали столь тяжелы, что воин-зверь иногда мог и умереть после битвы, даже не будучи в ней раненым!

Интуитивное проникновение в глубины боевого искусства явно нуждалось в “дошлифовке” путем создания школы, обеспечивающей культуру движений, стоек, комбинации приемов…

В “краю викингов” локальные школы единоборства, не лишенные недостатков, сумели слиться в едином потоке ИСКУССТВА, суммировав технику движений, набор приемов, энергетику и возможность трансформаций сознания.

Древнее берсеркерство, родившись как разрушительная (хотя и эффективная) система, прошло долгий путь. Под конец его идея не только дополнила боевые наработки “цивилизованных дружинников”, но и были созданы своеобразные “языческие монастыри”, вобравшие берсеркерскую элиту.

От полудикой “стаи” - к четкому строю. От эпизодических “прорывов к зверю” - к системе тренировок. От анархического индивидуализма - к сознательной дисциплине. От интуитивных достижений - к разработанному комплексу (на высших стадиях отнюдь не исключающему опоры на полумистическую интуицию бьодваска). Все это давало довольно редкое совмещение, обеспечивающее равную готовность к действиям в одиночку, малой группой и большим, дисциплинированным формированием.

Сообщение отредактировал Аз Есмь - 30.7.2010, 20:09