Чайка и летающий художник(Летательный исход). Часть 4, социально-фантазийная новелла Опции Поделиться

[Исправник]

Заполошно застучал ключ в замке, и я проснулся. Кабаны вбежали в камеру, как ошпаренные, схватили меня за руки, за ноги и споро потащили по коридору, а затем вверх по лестнице. Я и вякнуть не успел, как они притарабанили меня в кабинет Алметьева и с грохотом сгрузили на пол.
- Вспомнил? – кратко спросил Алметьев, склонившись надо мной.
- Неа…
- Ну, извини тогда, времени у нас больше нет, так что...
- Убьете? - серьезно спросил я и попытался встать, но кабаны придержали меня.
- Зачем убьете, не убьем, ты приглашен на ужин, что ты так волнуешься?
И кратко скомандовал кабанам, -
- На Горячку его!
Горячка, это у нас речка такая маленькая, она вытекает с метзавода, и она реально горячая, но купаться можно, хоть умные люди и не советуют. Она протекает по лесу, есть такой лесок, про который в последние годы, с перестройки, рассказывают, что там люди пропадают. Ага, значит туда меня, ну ясно…
Меня рывком поставили на ноги, заклеили рот скотчем, накинули на голову мешок, связали руки, и, протащив по лестницам и коридорам, вывели на улицу и сунули в машину. Минут пятнадцать попетляв по городу, машина остановилась, и меня повели, кажется, по лесу. Было холодно. Кабаны держали меня под руки, но я все равно спотыкался. Ни малейших позывов к полету, на который я понадеялся, не было.
Мешок с моей головы сдернули, и я увидел ночь и костер. У костра сидели зверолюди, много, зверочеловек шесть. Бросалось в глаза, что все они одеты не по-зимнему, в свитерах, без верхней одежды. Навстречу мне поднялся главный: крепко сбитый мужчина средних лет, с умными злыми и цепкими глазами, я его про себя назвал вожаком – было в нем что-то такое властное, неуловимо-волчье. На волков смахивали и остальные. Небрежным жестом он отпустил кабанов. Те поклонились и беззвучно растаяли в ночном мраке.
Вожак подошел ко мне и разорвал веревки, стягивавшие мои кисти. Я подивился его силе. Вкрадчивым, бархатным голосом он сказал:
- Приветствую Вас на нашем небольшом пикничке! – И заглянул в глаза.
Во мне что-то дрогнуло. Я понял, что они хотят меня убить, не просто убить, а с вы…бонами. Будет охота, или ордалия, а потом будет веселое коллективное пожирание моего бренного тела. Но тут же, вперехлест предчувствию смерти, откликнулись во мне все эти воздушные тромбоны и арфы и колокольчики, вестники ветра. И я ответил на взгляд вожака взглядом ясным, как весеннее мартовское небо, взглядом наивным и дерзким до глупости. Вожак усмехнулся:
- Что ж, вижу, Вы все понимаете. Да, к сожалению, на этом банкете Вы будете скорее блюдом, чем гостем, - он поковырялся в зубах, - поверьте, мы этого не хотели, просто нет времени… Время, проклятое, время, оно нас всех убивает, и всех, в конце концов, убьет… А мы никогда не упускаем свое мясо…
Он вгляделся в мое лицо.
- Может есть какие-нибудь желания, в пределах разумного, конечно. Сигарету? Спиртное? Написать письмо родственникам?
- Нет, нет, спасибо, - я потряс кистями, разгоняя кровь, - этого мне не надо. Хотя, нет, давайте, выпить и покурить не откажусь, а родственникам будет спокойнее, меньше знаешь… Верно ведь? Но знаете, чего бы мне хотелось?..
По знаку вожака другие волки поднесли мне с полстакана водки, дали сигарету, и огоньку. Вожак выпил со мной, не чокаясь, - и приглашающе поводил рукой в воздухе, -
- Прощу Вас, прошу, не стесняйтесь в желаниях, тут без обид, Вы просите, мы откажем, если это окажется не в наших силах…
Возбуждение во мне росло, все громе были воздушные звуки, все ближе звучала крылатая песня-зов, и я уже почувствовал приближение приступа – задергалось в животе. Изо всех сил я старался держаться так, чтобы они не почувствовали, что со мной происходит. Впрочем, эту внутреннюю дрожь, они, если и заметили, то, наверняка, отнесли к моему страху перед неизбежной смертью.
Я жадно затянулся и доверительно сказал вожаку:
- Я, видите ли, художник…
- Я знаю, - кивнул он.
- Больше всего на свете я люблю…
- И что же? – перебил он.
- Я хотел бы что-нибудь написать перед… Ну, Вы понимаете.
Он пожал плечами, и обернулся к своим волколакам,
- Что, хлопцы, подождем? Пусть художник попишет?
- Мы ведь не жрать сюда приехали, Михалыч, - степенно ответил за всех кряжистый волкодядька в белой водолазке, - мы пообщаться… Верно, ребята? Природой подышать, прекрасного опять же набраться. Пусть малюет, Паганини.
Вожак обернулся ко мне,
- Ну вот, слышал волкс попьюли? Малюй! Только на чем же ты…
- А, не волнуйтесь, с этим я справлюсь…
- Слышь, художник, - он, по-собачьи склонив голову на бок, пристально поглядел на меня, - что-то ты спокойный какой-то? С чего это?
Я пожал плечами, что мне было ему ответить? Он с сомнением отвел глаза, махнул рукой:
- Ладно, давай быстрее.
Я выбрал палку потолще, и, повинуясь могучему инстинкту, который сейчас овладел мной, в такой степени, что скорее он был мной, чем я сам собой, стал быстро чертить на снегу. Волки звякали стаканами, переговаривались, поглядывая в мою сторону. Я вел линии, обозначивая симметричную фигуру, и звуки в моей голове согласным хором приветствовали мою работу, правильно, мол, правильно, давай, давай! Меня снова сильно дернуло изнутри, и я упал на ровном месте, уткнувшись носом в снег. Вожак проскрипел сапогами в мою сторону, - я быстро поднялся, преодолевая усиливающуюся тошноту, и потащил мою палку дальше, корявя снег, и рыхля под ним спящую землю. Я уже ни о чем не думал, и только боялся, что я сейчас вырублюсь, а они ведь не будут меня в чувство приводить, - потрошить сразу начнут. Вскоре я понял, что рисую крылья, здоровые такие крылья, метра на четыре размахом, причем, почему-то я знал, что между ними надо оставить просвет. И что же дальше? Но крылья выходили замечательские, здоровские прямо, - я мимо воли увлекся и сам не заметил, как закончил. Волки подошли ближе, посмотрели, повосхищались, цокая языками, и щелкая зубами. Вышла луна. В глазах вожака она отражалась, и взгляд его получился лунным и загадочным, хотя какие уж тут загадки, просто голодный он был до крови, вот и все. Он стал подходить ко мне по дальней кривой. Я попятился. Кряжистый подставил мне ножку, и я плюхнулся на спину прямо между крыльями, и посмотрел в небо, не желая видеть сейчас этих тварей. Ну, вот и все, - подумал я, - сейчас они меня сожрут, а никакой способности к полету у меня так и нет. Не прорезалась… Я вспомнил тот анекдот: и вот я умираю, а воды-то не хочется! И еще я вспомнил:

Ты устанешь и замедлишь, и на миг прервется пенье,
И уж ты не сможешь крикнуть, шевельнуться и вздохнуть, --
Тотчас бешеные волки в кровожадном исступленье
В горло вцепятся зубами, встанут лапами на грудь.

Ты поймешь тогда, как злобно насмеялось всё, что пело,
В очи глянет запоздалый, но властительный испуг.
И тоскливый смертный холод обовьет, как тканью, тело,
И невеста зарыдает, и задумается друг.

Они собрались в кольцо и подняли надо мной свои жадные когтистые лапы.
- Прощай, художник! – вожак потянулся к моему горлу.

И тут… Я сам не понял, как это произошло. Только вдруг прозрачное звездное небо нахлобучилось мне на голову, как черное сомбреро мексиканского бандита, украшенное серебряными черепами.
Я взлетел!!! Я, мать честная, взлетел!!! Без всякого предупреждения, без всяких схваток и тошноты, без смерча, без ничего!!! И даже не взлетел, мной, как будто, выстрелили из пушки, из катапульты, я взлетел, как ЯК-38, как харриер, прямо вертикально вверх, да с таким ускорением, что чуть не сломал позвоночник.

Я лечу, е…! Лечу!!! От переполнявшего меня чувства освобождения, легкости, спасения, да что там, просто счастья, я заорал во всю силу своих легких что-то нечленораздельное, но радостное. Когда в легких кончился воздух, я услышал, как на земле вожак задумчиво сказала своим волкам:
- И на х…на же, нам, голодным, была нужна вся эта самодеятельность?

Я поболтался немного в воздухе над киннерами. Оружие они, видимо, на барбекю не брали, - никто в меня не стрелял. Потом я подумал, что хорошо бы убраться отсюда, пока они не начали кидаться, к примеру, камнями и палками. А что? На то и волки… С них станется.

Затем меня понесло, буквально, я полетел сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, понесло в том смысле, что я не управлял полетом, меня тащило будто бы ветром, волокло, подбрасывая на каких-то воздушных ухабах. Я был не в себе, ощущение восторга от полета поглотило меня, теперь я не мог бы дать себе отчет, то ли я не могу управлять полетом, то ли могу, но не владею собой. Я весь включился в это волшебное сказочное действо.
Я с шумом вспарывал воздух, несясь куда-то на юго-восток. Подо мной чарующе медленно проплывали огни города. Город гипнотически смотрел на меня своими глазами-огнями как кошка на мышь, но я был уже свободен от него, да и не было самого этого города, не было никакой прежней жизни, не было ни причин, ни следствий, не было никакого такого меня, был только полет, скорость, свобода. Я любовался оставленным городом, и совершенно не смотрел по ходу движения. Из этой одуряющей эйфории меня вырвал дикий женский крик:
- Куда, на …й!!? С дороги!!!
Я не успел даже повернуть голову в направлении, откуда доносился перепуганный старушечий вопль, как мне в плечо со страшной силой ударила большая темная масса, и, кувыркаясь, отскочила от меня под небольшим углом. От удара я тоже сменил направление и закувыркался в воздухе. Перестав кувыркаться и обернувшись назад, я проследил взглядом удаляющийся в темноте предмет, здорово похожий по силуэту на женщину, сидящую в котле.
- Что за черт? – удивленно спросил я сам себя, продолжая тем временем лететь над городом, несколько в другом направлении, ну да мне было все равно. И лукавый, так некстати мной помянутый, не замедлил объявиться. Еще сильнее прежнего удар, обрушился на мою голову, я услышал, как хрустнули позвонки, и почувствовал что падаю, - столкновение полностью поглотило скорость, а может, дело было и не в этом, но теперь я вместе с неведомым участником ДТП рушился вниз. Судорожно дергаясь в неосознанной попытке сделать что-то, что восстановить летучесть, я мельком увидел моего товарища по несчастью и, охнув от неожиданности и ужаса, вдруг остановился прямо в воздухе: это был черт! Тот самый! Размера он был, не ахти какого, с пятилетнего ребенка, весь покрытый черной мягкой короткой шерстью, с изящными рожками, больше похожими на дополнительный комплект ушей. Рыльце у него было не свиное, как обычно, их, чертей рисуют, а больше похоже на сплюснутую кошачью мордочку. Копыт я не заметил. В общем, черт скорее напоминал крупного черного кота. Я шарахнулся от него. Он же камнем полетел вниз, но вскоре смог затормозить падение, зависнув, и стал крутить пальцем у виска и корчить мне мармызы.
- Идиот! – сказал он скрипучим голоском, - что ты гонишь по-встречной? А гонишь, так смотрел бы куда гонишь, или у тебя глаза на жопе?
- И-извините, я же не знал, - промямлил я, все ухарство словно выветрилось из меня.
- Извините, не знал - передразнил черт, противно блея, - блин, школота все тракты засрала, куда комишники смотрят! Ну чего встал, валяй своей дорогой, придурок, или хочешь комиссию вызывать? Права-то поди за сало купил?
Черт сгинул. Я украдкой перекрестился на всякий случай, принял правую сторону относительно траектории движения черта, и неуверенно двинулся незнамо куда. Эйфория покинула меня начисто и я задумался: куда же мне теперь деваться? Мне надо куда-то деваться в моем новом качестве. И еще мне надо спасти Виталика, найти Чайку, и сказать ей что она… что я… что мы…ну, словом сказать ей… Вот и все оказалось, что мне нужно. Рассуждая таким образом, я медленно плыл в воздухе уже огибая окраину города, и продвигаясь к выезду на трассу Ростов-Харьков. Из самоуглубления меня вывел чей-то голос, который настойчиво домогался моего слуха. Я дернулся:
- К-кто зд-десь?
Из тьмы выступила новая фигура (оживленное место!) Это была маленькая старушка, неуклюже сидящая на потрепанной метле, и движущаяся параллельным со мной курсом. Одета она была бедно, но чисто. В стиле «лямур э ляпижон» (любовь и голуби). На строгом аскетическом лице светились девичьи глаза. Старушка протянула мне пластиковый стаканчик, в котором звякнула мелочь.
- Подайте на лекарство, - сдавленным голосом, четко выговаривая каждое слово, произнесла она.
Я механически стал рыться по карманам и, нашарив в кармане брюк пятерку, сунул в стакан. Это все что у меня было. Она поднесла стаканчик к самым глазам, рассмотрела купюру, и, видимо, ей показалось, что это много.
- Спасибо, - сказала она, - спасибо, спасибо, - и заплакала. – Хай Господь милуе!
Я на автомате перекрестился, я всегда так делаю, когда подаю, чтобы не загордиться, что вот я какой хороший, добрый, на самом деле гордость такого рода очень утомляет и отвлекает от дела. Старушка заметила и, прямо осветившись с лица, обрадовалась:
- Ай умничка, так ты - верующий!
Мне стало стыдно и странно и я, добавив ходу, оторвался от нее. Уже когда она скрылась из виду, я пожалел, что не распросил ее об особенностях здешнего воздушного движения. Но тут рядом со мной образовался всклокоченный юноша студенческого вида в очках и на метле. Некоторое время он летел рядом и рассматривал меня.
Потом спросил:
- Нуб?
- Это как? – не понял я.
- Ну, ньюбай, новичек, значит.
- А! Ну да!
- Так ты, значит, авис… А че сам?
- Я не знаю.
- Ну смотри, осторожней. Документов-то у тебя нет.
- Так я же…
- Да я-то понимаю, а патрулю все равно, ты берегись патруля, понял?
- Слушай, друг, - спросил я его, - а ты мне скажи, мне человека надо найти одного…- я как мог, поведал ему о несказанной красоте Чайки.
Студент ожесточенно почухал потылицу, взялся протирать очки, уронил их (я почувствовал выброс адреналина, - такая высота!), чуть подавшись вниз на метле, поймал и снова водрузил на нос.
- Ну, так это, - раздумчиво пробормотал он, наконец, - она, выходит, авис, так что ли?
- Ну, выходит.
- Так чего ж ты у меня спрашиваешь? Ты сам должен знать, ты ж из них. А не знаешь, так у них спроси.
- А ты-то кто? – разочарованно спросил я его.
-Я-то? – он хохотнул, - Тебе сейчас что ни скажи, ты всему поверишь, да? Только вылупился! Да ладно, ведьмак я, обычный ведьмак. Ни во что не лезу, живу себе потихоньку, чего и тебе желаю. Ну, будь!
Он поднес руку к голове, словно касаясь шляпы, при этом снова едва не уронил очки, и, набавив скорость, легко оставил меня позади.
Я растерянно потрюхал дальше по воздушным ямам, куда глаза глядят, постепенно набирая скорость в потерянной злобе на все это населенное пространство, которое не хотело теперь принять меня, и уловить и направить в дружественные объятия, а ну пусть и не объятия, пусть просто к друзьям, к тем кто пожмет мне руку и улыбнется мне, объяснит мне , где я, кто я, авис я или не авис, и что это такое - быть ависом? И где моя Чайка, которую я хочу нарисовать… и которую я люблю?
Но судьба в этот день не давала мне особенно раздумываться, в воздухе прямо передо мной появились (включились) два ослепительных огненных глаза. Я резко затормозил, поймав себя на мысли, что я незаметно для себя овладел-таки полетом, и, кажется, как раз вовремя. Здоровая, судя по расстоянию между глазами (скорее все же это были фары), а еще, судя по габаритам, у нее были крылья нехилого размаха, фиговина двинулась на меня и я попятился, а потом, вспомнив наставления Виталика, о том, что убегать назад никогда не следует, а убегать всегда следует в бок, а еще лучше под 45 градусов к направлению движения того, кто гонится. Не имея времени и другой информации для принятия решений, я шмыгнул по косой к глазастому аппарату, начинающему только набирать скорость, так что когда машина развернулась ко мне, я был уже далеко, уже над шлаковой горой. Когда преследователи включили синюю мигалку-прожектор и машина глухо взвыла, взревела, заухала, прямо как сова в детских мультиках,(от этого воя по спине у меня поползли мурашки), я понял что это и есть те самые комишники, представители Комиссии, которые здесь, на воздушных трактах, следят за порядком.
Когда они погнались за мной и уже набрали порядочно скорости, я снова круто изменил направление, меня рвануло перегрузкой, позвоночник заныл, аж застонал, но кто ж к нему прислушивался. Я рассчитывал долететь до метзавода, там затеряться между трубами и домнами и тихонько приземлиться, чтобы эти страшилы меня потеряли, ну не станут же они за мной по земле гоняться? Они же воздушная полиция? Возможно, все это было и не так, но я не мог об этом знать, я должен был бежать, потому , хотя бы , ЧТО Я НЕ ЗНАЛ , ЧТО ОНИ СО МНОЙ СДЕЛАЮТ, ЭТОТ, ВНОВЬ ОТКРЫТЫЙ МНОЙ, ВОЛШЕБНЫЙ МИР, БЫЛ ПОКА ЧТО НЕПРЕДСКАЗУЕМО ЖЕСТОК и опасно краток в пояснениях. Может, они меня тут же пристрелят, или «крылья» обрежут, например. То есть лишат права летать. А куда мне теперь без крыльев? Без крыльев меня теперь в два часа съедят, такие дела.
Крылатый экипаж небесного ГАИ несся за мной, синий луч, мигающего прожектора стриг воздух над моей головой, фары прочертили туманные дорожки по обе стороны от меня, и я почувствовал себя как заяц, когда его нагоняет машина, а он боится свернуть в сторону, боится света фар. Но я-то не заяц, я снова резко, так что все кости мои выкрутило, свернул на сорок пять, поднырнув под крылом у гайцов, чуть не снесшим мне крышку черепа. Машина со свистом и воем унеслась в пустое пространство. Я успел еще обрадоваться, что теперь-то они отстанут, но в это время чья-то железная рука схватила меня за шиворот.
Ловко они меня… Пока один гонял как зайца, вспугивая шумом и светом, другой с погашенными огнями, как стелс, крался за мной выбирая момент для нападения. А я-то думал, что я тут хитрее всех с Виталиковой корпоративной стратегией…

Это были здоровые, чтоб не сказать, толстые парни с красными шеями, и без лиц. Без лиц, в том смысле, что их лица были забраны черными масками шлемов. Одеты они были в кожаные куртки, на манер летчицких, увешанные всякими серебристыми побрякушками, бляха, жетон, цепочки какие-то.
Больший интерес представляла, конечно, их машина, являвшая собой причудливый, и изящный гибрид автомобиля с самолетом, вся облитая черным блестящим лаком, и напоминавшая какую-то гарпию, а то химеру с горгульей, своими изломами, перетекавшими в изгибы.
- Нарушаем, гражданин! – простуженным, чуть гнусавым голосом, сказал один из них, похлопывая себя по ладони серебряным жезлом, увенчанным крыльями и обвитым ящерицей.
- Красивая штучка, - подумал я отвлеченно, отметив про себя, что сей достойный рыцарь закона мог бы и представиться. Говорить мне было нечего. Удрать немедленно я не знал как. Значит, надо было ждать случай, хотя результат бегства после моей поимки представлялся мне весьма сомнительным.
- Вы, ависы, уже в … обнаглели, летаете,… без документов, …задом наперед по встречной, еще и бухой, ты думаешь вам, …, все позволено? Ну что ты молчишь, скажи что-нибудь доброе.
Но доброго сказать мне было нечего. Комишник вздохнул:
- Ладно, поедешь с нами, там разберемся, - и за шкирку потащил меня в машину. Меня охватила паника: Ехать с ними? Чтобы они сдали меня тем зверюгам? Да и кто они сами такие? Я рванулся так, что затрещал воротник, но комишник держал крепко, тогда я вывернулся из куртки, оставив ее в руках этого светоча правопорядка, но меня тут же взяли за руки два других крепыша, и вывернули в локтях совершенно неделикатно. Офицер, который разговаривал со мной, бросил куртку вниз и проследил за ее полетом. Затем, морщась как от зубной боли, он сказал:
- Да ты совсем обнаглел. Знаешь, как вы мне надоели, бакланы пархатые? Держите его крепче, ребята. Тут было сопротивление представителю власти.
Я молча смотрел на него – как он отводит для удара толстую ручищу…
- Стаааять! – звонкий высокий голос хлестнул, как плетью. Комишник опустил руку, и, выругавшись, обернулся. К нам, не спеша, приближалась она, моя Чайка. Полы ее пальтишка развевал легкий прохладный ветерок, глаза ее сверкали.
- Что, парни, опять на новичках отрываетесь?.. – она говорила вежливо, но презрение, которым были пронизаны ее слова, можно было намазывать на хлеб, если бы, конечно, оно было бы не ядовитым.
- А тебе что за дело? – насмешливо спросил офицер, - всякий баран висит за свою ногу, хахаль твой, что ли? Что-то я тебя здесь раньше не видел.
- Что за дело мое, то дело не твое, - твердо сказала Чайка, - правила сам знаешь, у новичков три дня иммунитета.
- Так у них и три дня карантина, - веско возразил комишник, - а то глянь, лётает здесь без документов, скворец х…в, два ДТП за пятнадцать минут, пытался скрыться от патруля.
- Здесь особый случай, - холодно, стеклянно произнесла Чайка.
Комишник молчал, упрямо нагнув голову, впрочем, я чувствовал, что Чайка берет верх и меня сейчас отпустят, лапы стражников на моих руках ослабли, если сейчас рвануться… но я чувствовал также что делать этого ни в коем случае не следует. Следует ждать.
Начальник патруля продолжал молчать. Чайка с королевским достоинством подплыла к нему по воздуху, и протянула ему что-то, скрытое отворотом ее одежды и его спиной. Спина начальника выразила удовлетворение и расслабление. Он, не глядя, отмахнул подчиненным,
- Оставьте его, передаем на поруки. - И тут же, не меняя тона, - Чайке, - вот здесь и здесь распишись, номер свой впиши, не забудь.
Меня отпустили и на прощанье пихнули в шею:
- Счастливого пути. Будьте осторожны.
Чайка крепко, уверенно взяла мою холодную руку теплыми пальчиками,
- Пошли, Чкалов.

...А почему пошли, а не полетели? – спросил я, вгрызаясь в сочную душистую плоть большого краснощекого яблока. Чайка сидела напротив меня, подперев кулачком подбородок, и, слегка прищурившись, непонятно смотрела на меня. Наблюдала?
- Летает только залетуха, - явно привычно и наставительно ответила она, - а…
- А моряки ходят?
- Ну да, - она улыбнулась. – Моряки ходят. И мы ходим.
Мы посидели так еще немного, я уписывал харчи, сметая все, что было на столе, а в первую голову горячее, - намерзся я и наголодался за последние три дня. А Чайка молчала и загадочно, как-то очень по-женски, смотрела на меня. Перед ней лежала зажигалка, шоколадка и пачка тонких Винстон. Дымилась чашечка кофе. Я украдкой рассмотрел ее лицо, - она выглядела очень усталой, черные круги залегли под глазами, глаза ввалились, обозначились тоненькие морщинки, но не утратила того внутреннего свечения, которое изначально привлекло к ней мое внимание.
Сначала я просто ел, наслаждаясь самим ощущением пищи во рту и в желудке, теплом которым наливается тело, потом я стал есть и обдумывать предстоящий разговор: «А я ей скажу… а она мне… а я…» Разговора этого я боялся. Потому, что мне хотелось сразу сказать ей что я… что она… Но я не знал, как я посмею в этой ситуации заговорить на такую тему, - я же полностью завишу от нее, я сам не знаю кто я, она видела меня в такой унизительной ситуации, да и раньше, вообще… Еще и дураком меня обозвала, как с этим быть? Кстати, а где…
Я стал лихорадочно шарить по карманам, ища перчатку, которая возможно безвозвратно погибла… Мне это почему-то показалось сейчас крайне важным, жизненно важным, можно сказать. Перчатка не должна была сохраниться, ее наверняка должны были отобрать у меня при обыске, пока я был без памяти, но мне так хотелось, чтобы она сохранилась, чтобы она нашлась. И она нашлась, тоненькая, легко пахнущая липой и можжевельником, она оказалась во внутреннем, тайном кармане свитера. Видимо, я показался киннерам настолько беспомощным и неадекватным (дураком, ага), что они не очень-то усердствовали с обыском, а перчатка была такой тонкой, что не прощупывалась на свитере, да и карман этот, тайный был устроен мной по совету Виталика в тревожные времена, когда я пытался заниматься бизнесом.
Чайка настороженно наблюдала за моими поисками, видно с лица я сильно переменился, когда же я вытащил перчатку на свет Божий, она даже засмеялась. Как же она менялась, когда смеялась, когда улыбка освещала ее лицо! Милые морщинки, милые усталые, но не потерявшие света глаза… Я невольно залюбовался ею. Она взяла у меня перчатку. Теперь Чайка улыбалась даже как-то смущенно. У нее была перчатка на левую руку, а на правую не было.
- Благодарю тебя, мой верный рыцарь, - она потянулась через стол и чмокнула меня в лоб, от этого я покраснел. И немного осмелел. Но почувствовал, что говорить мне о своих чувствах сейчас не следует. Я так только все испорчу. Не тот градус. Лучше об искусстве, верно?
- Кстати, ты прости, что я тебя дураком тогда обозвала, я же не знала, что ты наш. Нетипичный случай. Я тогда только подумала, что если не вмешаюсь, то тебе конец. А вмешиваться мне было очень не просто. Но ты тогда меня действительно спас, какая я была дура, так бестолково влипнуть…
- Но ты все-таки вмешалась? – я заинтересовался.
- Да, мы услышали твой зов… За родственников не волнуйся, я об этом позаботилась…
- Но я не звал, - удивился я.
- Не перебивай, - прикрикнула она, - и тут же извинилась, я тоже извинился.
– Твой зов, это когда тебя зовет небо. – продолжила Чайка. – Обычно человек слышит зов и к нему является проводник или наставник, мастер или учитель и все ему объясняет, или намекает, если человек не может принять. Но учитель или наставник слышит зов и сам понимает, что это его человек становится птицей и спешит к нему. А твой наставник не проявился. А такого у нас еще не было. И никто не знал, что с этим делать. Они бы еще долго рассуждали. А я пошла сама. Я же не могла тебя оставить. Я тогда сразу поняла, что придется за тобой возвращаться. А звери же не знали что я сама, у них такое не вмещается, они, когда увидели, что я отсвечиваю, решили что наши проводят большую операцию, потому что я во многих местах сразу успела поотсвечивать, и решили, от греха, тебя прибрать. А я искала тебя, я не спала эти три дня, я ничего не могла сделать, я думала уже все.
Она говорила почти ровно, почти не повышая голос, и только слезы начали катиться по ее лицу, - сначала одна слезинка, потом две, потом еще…
Может я, конечно, чересчур чувствителен для мужчины, но у меня сердце рвалось глядеть, как она плачет, плачет по моей смерти, по моей несостоявшейся могиле (хотя какая там могила, просто были бы обглоданные косточки под снегом). И я забыл о ее чудесном происхождении, о ее силе и ее двух пистолетах. Отодвинув, чудом не полетевшие на пол тарелки, я лег животом на стол и, сам в ужасе от того что делаю, но не в силах противиться этому желанию, взял в руки ее лицо и стал целовать, ее глаза, нос, все ее лицо. Вкус ее слез… Меня просто разорвало от нежности, и я коснулся губами ее губ, ну просто наши губы случайно встретились, так бывает, когда целуешь кого-нибудь в лицо…
Мы замерли.
Потом она медленно, осторожно отстранилась. Я, с подпрыгивающим в груди сердцем, вернулся на исходную позицию.
Мы помолчали.
Потом я довольно глупо, по-моему, сказал:
- У тебя руки красивые…
И минут пять, не помня себя, трепался о том, какая она красивая, с точки зрения живописи, и как я бы хотел ее нарисовать, и что с этого все и началось. Она неопределенно, как-то растерянно улыбалась, а потом сказала:
- Слушай, Пикассо, ты и вправду чудик, ведь я тебе нравлюсь. Что ж ты не скажешь: девушка, давайте познакомимся. Ты же не знаешь, как меня зовут даже.
Я засмущался было, и опять налился краской как помидор, но она стала хохотать, и я присоединился к ней. Мы от души нахохотались, после чего Чайка резко посерьезнела и села прямо:
- Чайка - это позывной, ну вроде клички, у нас все так, согласно своей природе, зовут меня Лелларах, это имя настоящее. Я оттуда. – И видя мою вопросительную мину, деловито пояснила: - Ну, оттуда, из Лайса.
Как-то она по-другому назвала этот мир, или проглотила часть слова? Виталик иначе говорил, но мне было не до анализа. Я напряженно слушал ее.
- Среди нас одни из Лайса, другие – здешние. Но мы различия не делаем, - все свои. Кто поднят духом и принят небом, тот окрещен вином и хлебом, всех собери под добрые крыла, да будет миру дом, да сгинет мгла! Да, я – Лелларах, но ты не ломай язык, зови меня Лара. Лара Сигал (Си Галл – морская чайка, англ. ). Кстати, про тебя я все знаю, изучила. Ты – журавль.
Я засмеялся.
Чайка Лара подняла брови.
- Что ты смеешься? – удивленно спросила она.
- Да так, приятно, спасибо, что не дятел.
Она улыбнулась, - да, правда, действительно. Хотя… Есть у нас дятлы… Это не считается позорным. Но я тебя понимаю.
- Лар, ты прости, не мое, может быть, дело… Но…
- Ты говори, говори, - удобно откинувшись на спинку кресла, сказала она, явно испытывая некоторое удовольствие от моих затруднений.
- Ты ведь там, в «Малыше», ждала кого-то, кого-то дорогого для тебя… Понимаешь, мне это важно, я должен это знать, потому… потому что я… ты…
Она еще улыбалась, но лицо ее подернулось ледком, скрывающим хорошо захороненное горе, как тонкий лед скрывает студеную воду в подмерзшей полынье.
- Это не то… Это брат, это мой брат, он пропал уже два года … Он был мне как отец, у нас нет родителей… Он ученый… Он тут работал и что-то нашел и из-за этого пропал, а он такой скрытный, никто не знает, чем он тут занимался, с ним наверное что-то сделали, но я верю, что он жив, я чувствую…но он не возвращается… Его разыскивали, но… и не объяснили даже толком, что с ним… И я стала сама его искать… Долго искала… И, наверное, на что-то наткнулась, только я не знаю на что, но киннеры из-за этого засуетились, там что-то важное… Но теперь я точно знаю: они к причастны, к его исчезновению, потому что мне передали записку, что брат придет ко мне на встречу и волк тогда прикинулся моим братом, и если бы не ты, я бы…
Она снова заплакала, вспоминая пережитый ужас, ненависть, горе и обманутую надежду…
Мы еще помолчали.
Я, с ужасом понимая, что болтаю ненужное, лишнее, причиняющее боль, спросил:
- А кости?
Но Лара неожиданно успокоилась:
- Кости… Обычная киннерская штучка, чтобы сразу меня сломать, - чтоб я подумала, что это кости брата. Это, скорее всего, останки какого-нибудь несчастного…
Тут меня как током дернуло, я даже подскочил:
- Виталик!
Лара тоже подпрыгнула, сунула руку под пальто, резко обернулась к дверям.
- Тьфу, дронт ты мезозойский, напугал меня. Я думала, случилось что. Здесь безопасно, но мало ли… Что за Виталик?
Я как мог кратко поведал ей, что за Виталик. Она сделала защитный, испуганный жест рукой, до смешного напоминающий движение птичьего крыла.
- Милый мой журавль, - насмешливо-горько сказала она, - ты – верный, мы умеем это ценить. Но… Ведь твой друг, скорее всего уже мертв, если сам он не киннер… Мы ничем ему уже не поможем, только погибнем сами. И даже если он не киннер, то он ведь и не авис. В Лайсе нас не поймут, у нас же мир с Киннерту. Мы не вмешиваемся прямо в дела среднего мира. Они держатся в рамках приличия. И еще мы ничего не знаем, ну почти ничего – где они его держат, какая там охрана. Ты представляешь себе, что мы должны сделать, чтобы вытащить твоего Виталика? Вдвоем против целой армии, вслепую? И ведь это может покончить с моими попытками найти брата.
Я молчал, напряженно обдумывая, мог ли Виталик быть киннером, при том, что его Тома оказалась пантерой, отнюдь, однако, не розовой. Вспомнив лицо Виталика, его речь, мягкий южнорусский говорок, его шутки и прибаутки, и то, каким искренним он бывал в гневе и в радости, и в беде, и как он выручал своих товарищей, не только меня, и не только партнеров, но и подчиненных, выгрызал зубами, часами мог отстаивать перед начальством человека, которого собирались уволить, и как он без малейшего страха бросился защищать меня от таинственной грозной опасности, явно превосходящей по силам, я отмел предположение, что он киннер. Может и так, но для чего тогда все? Он был моим другом. Моим братом. Нет большего позора, чем недоверие другу. Откуда-то всплыла и повисла передо мной бессмысленная огненная надпись: «Чайка не может остановиться в полете. Это позор, это бесчестье».
Я растерянно проговорил эту фразу вслух. Лара покраснела, вся залившись перечным румянцем стыда, глаза гневно и в то же время изумленно сверкнули,
- Откуда ты знаешь?.. И все же, как? Как, дрозд твою кошку, мы можем это сделать? – яростным шепотом спросила она, пристукнув по столу кулачком.
А я почувствовал радость и легкость, от того что я решился, что я все понял для себя, и что она со мной.
- Как сделать? – мое воображение вдруг будто бы оседлал какой-то неуместно шаловливый ангел вдохновения, - как сделать? Это будет что-то неожиданное, что-то с двойным дном, это будет этюд, этюд в багровых тонах…
Лара с острым любопытством посмотрела на меня, и вдруг рывком придвинулась ко мне вместе с креслом и схватила меня за шею, притянув к себе.
- А ну, говори, рассказывай, что придумал, чирок ты болотный, художник-карикатурист…
Увлеченно слушая, она заметила, что уже давно сидит с незажженой сигаретой во рту и рассеянно прикурила от шоколадки. Я ошеломленно умолк, а она нетерпеливо потрясла меня за плечо:
- Что молчишь, продолжай! – и, отпив глоток кофе, откусила кусок от зажигалки. Подняв на меня глаза, она проследила мой взгляд, и заметила причину моего шока.
- Ах, это? – она бросила остатки зажигалки на стол, - это самое малое из того, чему ты скоро научишься. Физическое тело – тоже тонкое тело, и тому, кто умеет обращаться с тонкими телами ничего не стоят такие фокусы… Вот только они очень затратны, я когда лламбу (лламба – энергоманипуляция, закрывающая субъекту воздействия все тонкие каналы восприятия и таким образом, защищающая его от воздействия тонких паразитов и хищников) тебе сделала, потом еле до дома дотянула, на честном слове и на одном крыле…