В дурдоме гражданской войны Опции Поделиться

[ИВК]

Вот краткий набросок главы о "Тихом Доне". Что с ним делать - надо ещё обсудить

Эта глава должна идти тут сразу за главой «Звёздный час Светломира» в качестве своего рода иллюстрации к ней. Попробуем проследить связь между метафизическими силами и конкретными участниками гражданской войны, взяв в качестве примера героев «Тихого Дона».

Почему именно «Тихий Дон»? Да, вопрос спорный. Вполне вероятно, что для данной цели лучше подошёл бы, скажем, «Вечный зов». Ведь в последних частях моей книги много говорится о постепенном преодолении Русомиром его простонародности — а главные герои «Вечного зова» как раз и служат живыми примерами такого преодоления (удачного или нет). Тогда как в «Тихом Доне» своя специфика, обусловленная тем, что основные действующие лица — казаки, равняющиеся, строго говоря, не на самого Русомира, а на его казацкую ипостась. А это усложняет дело, несколько уводит от сути.
Путь к всенародности сознания для персонажей упомянутых двух книг различен в принципе. Главные герои «Вечного зова» принадлежат к большинству народа, равняются на главный народный идеал — и должны вместе с ним изживать простонародность, превращаться в настоящих хозяев своей страны. А главные герои «Тихого Дона» относятся к своеобразному меньшинству, которое чем-то похоже на основную часть народа, а чем-то отличается, и надо эту пропасть преодолевать, осознавать единство со всем русским народом. Вот какая у них проблема, отсутствующая в «Вечном зове».
Но я всё-таки остановил выбор на «Тихом Доне» — как самой-самой классике. «Вечный зов» можно потом тоже рассмотреть под таким углом зрения.

Весомее всего для казаков был, пожалуй, вопрос о том, должны ли они поделиться землёй с так называемыми иногородними (фактически — с основной частью народа вообще, ведь иногородние к ней и принадлежали). Метафизически тут — конфликт Дингры с донской казацкой квазикароссой. Обе со всей кароссической упёртостью ухватились за землю и яростно тянут каждая к себе. И такой их настрой передаётся связанным с ними идеалам, так что двое Русомиров — главный и казацкий — тоже волками смотрят друг на друга из-за земельного вопроса. В сущности, подзуживаемый своей квазикароссой казацкий Русомир толкает казаков против всей России, что к добру не приведёт. Высокомерное отношение к «мужикам» и узость кругозора не позволяют казацкому Русомиру уяснить, что он увлекает казаков в пропасть, поскольку их привилегии — часть бесповоротного уходящего в прошлое сословного общества и надо просто принять это как факт. Но казацкий идеал стоит на своём, а глядящие на него казаки — и подавно.

Пётр Мелехов — вот пример человека, равняющегося на казацкую ипостась Русомира.

Традиционалист Пётр как бы в центре, а теперь посмотрим ещё на троих героев книги — Григория Мелехова, Михаила Кошевого и Дмитрия Коршунова. Все они весьма похожи на Петра — потому что тоже казаки, да и примерно того же возраста, и тоже личности весьма деятельные, с лидерскими качествами. На фоне такого сходства особенно отчётливо проступают различия, возникающие от ориентации на разные идеалы — те тащат бывших приятелей (и даже родственников) в разные стороны от традиционного казацкого идеала.

Начнём с Кошевого. Его манят к себе Светломир и красный Жругр — а они в то время сблизились настолько, что сложно было различить, от кого из них исходят те или иные веяния, воплощающиеся в мыслях, словах и делах большевиков. Пройдёт 20 лет — и нашедшие общий язык со Жругром будут прямо по спискам расстреливать тех, кто слишком держится за Светломира. Но пока такое разделение вовсе не очевидно и большевик-неофит Кошевой о нём едва ли подозревает, равняется на как бы единого Жругра-Светломира, который указывает путь к царству свободного труда через временное жёсткое ограничение свободы и беспощадное подавление всех противящихся. Кошевой вместе со Светломиром парит в небесах — тоже испытывает невиданное воодушевление, ощущает себя находящимся в авангарде народа — и даже человечества.

Совсем другого рода сдвиг от казацкого идеала наблюдаем у Коршунова. И не в том дело, что он против большевиков — это несущественно, просто вытекает из его социального положения; таких коршуновых было предостаточно на любой стороне гражданской войны. А по самой натуре своей Митька — человек хаоссы, хаоссянин. У него внутри хаос, одни только тёмные желания, — и вокруг себя сеет зло. Это у него проявлялось уже в юности, в мирной жизни, развилось во время мировой войны, а уж в гражданскую он точно нашёл себя в расплодившемся и обнаглевшем тогда воинстве хаоссы, высовывающемся из под любых знамён. Реальная роль хаоссян одна: своими злодеяниями разжигать всеобщую ненависть ещё больше. Дай им полную волю — сожрали бы Россию вовсе.

Теперь о Григории Мелехове. В отличие от всех, о ком сказано выше, он не может найти себе места ни на одной из сторон гражданской войны. Везде он не вполне свой, потому что не может признать представителей противной стороны безусловно чужими. Из-за чего то и дело ссорится со своими; по разным поводам, в особенности же — из-за отношения к пленным. Слишком уж оно у Григория мягкое, по тогдашним понятиям. И главная причина тому — не его природная доброта. Ведь и многие вовсе не злые по натуре люди тогда считали убийство пленных чем-то естественным — настолько все ожесточились, получалось, что человек с вражеской стороны — вроде как и не человек. А кто и был против такого зверства — те обычно молчали, не шли против общего мнения — а Григорий шёл. Объяснение тому, в конечном счёте, — в теремке Навны.
Там Русомир — всё ещё в целом простонародный. А отсюда — преобладание сословного (или классового) сознания над общенародным, психология «маленького человека», непонимание своей ответственности за Россию, в том числе и своей вины за гражданскую войну. Таков реальный Русомир — тот, на которого народ действительно равняется. Но у Навны в мечтах — уже будущий всенародный Русомир, внушающий народу, что общенародная солидарность выше каких бы то ни было групповых интересов и предрассудков. И этот всенародный Русомир, даже будучи лишь мечтой, всё-таки уже в какой-то мере влияет на людей. Каким образом? Во-первых, Навна ведь давно уже прививает Русомиру всенародность, так что определённые черты всенародного идеала в нём уже сейчас проступают сквозь простонародность. А во-вторых, люди, особенно восприимчивые к влияниям Яросвета или Навны, могут и непосредственно от них знать об этом будущем Русомире, уже сейчас равняться именно на него, а не на наличного простонародного Русомира. Конечно, это трудно и чревато разладом с окружающими, мало кому под силу, но Григорий Мелехов — как раз из таких людей.
В этом смысле он — человек из будущего, — из того, которое действительно станет реальностью лишь в Великую Отечественную. Ведь только тогда классовая борьба задвинется в тень и станет общепризнанным, что американский или английский буржуй сейчас — союзник, а немецкий рабочий или крестьянин — смертельный враг. То есть включится нормальная здравая логика, указывающая, что кто сейчас полезен России — тот и друг, а кто вреден — тот и враг. А в гражданскую этого нет, чувство единства народа утрачено. И лишь немногие тогда чётко сознавали, что такое положение дел — дурдом, с которым надо покончить. Григорий Мелехов, будучи от природы человеком умным и добрым, это сознаёт, невзирая на свою необразованность. И пытается в дурдоме гражданской войны вести себя как нормальный человек. По правилам дурдома, положено безоговорочно встать на какую-то из сторон, но ведь сохраняющему рассудок человеку ясно, что этак все друг друга поубиваем и страну погубим, а потому выход лишь в том, чтобы гасить войну, снижая градус ненависти. И тут главнейшей опорой является простая истина: мы — один народ. Но она в дурдоме под запретом, поскольку мешает сделать то, что тут считается обязательным — полностью встать на какую-то из сторон; и кто ту истину отстаивает — неизбежно навлекает на себя обвинения в двурушничестве. Григорий таких обвинений наслушался вдоволь, на чьей бы стороне ни воевал. Но самое худшее, конечно, не в том, что ему в глаза говорили, а в том, что он в принципе не мог стать своим для какой бы то ни было из враждующих сторон. Таковы правила дурдома, отменившего единство народа: кто за весь народ — тот для всех чужой.

[ИВК]

А тема преодоления простонародности - вообще одна из ключевых в последних частях моей книги. Суть такова.
В 18 веке Русомир, так сказать, крайне опростонародился - ввиду того, что европеизированное дворянство вышло из под его влияния, стало ориентироваться на собственный идеал, оставив Русомира с одним простым народом, оторванным от любой политики. И вот в самом конце того века Навна поставила перед собой задачу превратить Русомира во всенародный идеал - идеал сознательных граждан России. Так что Русомир уже третье столетие превращается из простонародного идеала во всенародный, причём процесс этот ещё не закончен - что и можем сейчас наблюдать, с гражданской сознательностью у нас до сих есть проблемы (мягко выражаясь); но уж хотя бы не такие, как двести лет назад.
Вообще откуда взялся сам образ народного идеала? Я размышлял, как Соборная Душа воздействует на свой народ, - и получается, что кроме влияния на каждого человека отдельно есть ещё очень эффективный способ - совершенствовать само представление народа о том, каким положено быть настоящему всеми уважаемому человеку; улучшая этот народный идеал, Соборная Душа тем самым помогает становиться лучше вообще всем равняющимся на идеал - то есть всему народу сразу. Вот я и персонифицировал этот абстрактный идеал в виде как бы живущего на небесах человека - ученика Навны; вернее, там много связанных между собой идеалов, но Русомир - самый значимый.